– Джентльмены, каждый из вас знает свое место за этим столом, – сказал Дон Антонио.

Все сели. Пат сел рядом с Артуром, чтобы руководствоваться его советами. Во главе стола сидел Дон Антонио, справа от него – Фрэнк Костелло, слева – Вито Дженовезе. За ними разместились Джерри Катена и Томми Эболи, рядом с ним – Майкл Миранда. Было очевидно, что порядок размещения гостей за столом соблюдался не менее строго, чем в Виндзорском замке.

Стол освещали гигантские старинные канделябры; перед каждой группой из четырех гостей стояло по несколько бутылок с винами.

Дон Антонио встал, как только гости расселись по местам. Своим хрипловатым громким голосом, в котором все еще слышался сицилийский акцент, он сказал:

– Вскоре примемся за еду, но сначала проведем небольшую церемонию, согласны?

Гости кивнули. Электрический свет потускнел, и теперь все помещение освещал гигантский канделябр. В то же мгновение Пат заметил, как кто-то шепнул что-то Сантини и он вышел из комнаты.

Дон Антонио произнес звучным голосом: "Паскуале Конте, выйди вперед, пожалуйста."

Пат подошел к столу, стоявшему в центре подковы, и встал прямо напротив Дона Антонио. Незаметный в тени мужчина вышел из-за его спины и положил на стол маленький изящный стилет, выполненный в стиле древних традиций, и "беретту", в которой шокированный Пат опознал свое оружие, захваченное у преступника во время разбойного нападения. Дон Антонио торжественно оглядел двадцать пять человек, собравшихся около церемониального стола.

– Перед вами, как вы знаете, человек настоящей Семьи Паскуале Конте. Я представляю вас ему, хотя многие из вас знают его. В недавнее время мы "произвели" очень мало таких людей, и поэтому всякий раз, когда такое происходит, подобное событие следует считать очень важным.

Головы собравшихся вокруг стола торжественно кивнули в знак согласия.

– Мой брат, Сэм, говорит мне о том, что времена меняются, поэтому на сей раз мы проведем церемонию на итальянском и английском языках.

Пат стоял, расставив ноги и сложив руки за спиной, в позиции "вольно" для военного. С его лица сочились капли пота, то ли от жара канделябра, то ли от напряженности переживаемого момента. Он не был уверен, от чего именно.

Эти античные позы и жесты могли показаться комичными, но Пат воспринимал все это серьезно. Это был самый значительный и наиболее важный момент, который он пережил за всю свою жизнь.

Дон Антонио начал произносить что-то, напоминавшее итальянскую молитву, при этом он иногда жестами указывал на нож и огнестрельное оружие. Пат, бывая на Малбери, узнал множество итальянских слов, но их оказалось недостаточно, чтобы полностью понять то, что произносилось на скиджи – сицилийском диалекте. Единственное, в чем он был уверен, так это то, что здесь происходило нечто, относящееся к его посвящению оружию и ножу.

Дон Антонио, пронзительно глядя прямо в глаза Пата, сказал на английском языке:

– Это оружие и нож представляют жизнь и смерть. Они определяют силу нашей связи с Семьей. Мы можем выжить с их помощью и погибнуть из-за них, в зависимости от воли Семьи. Вытяни палец, которым нажимаешь на курок.

Пат вытянул вперед указательный палец, Антонио вел себя властно. Он был похож на священника, руководящего проведением торжественной мессы. Вперед выступил Сэм и взял со стола стилет. Зажав палец Пата в своей руке, он быстрым и ловким движением вонзил острие ножа в кончик его пальца. Пат ощутил острую боль, но даже не моргнул глазом. Когда выступила капля крови, Сэм наклонился и высосал ее с пальца. Затем он прошептал: "Протяни другую руку, ладонью вверх".

Пат повиновался. Сэм положил ему на ладонь крошечную цветную литографию, похожую на те, какие раздавались в церкви Святого Диомаса. Пламенем серебряной зажигалки Сэм поджег край бумажки. Вскоре всю ее охватил огонь. Пат стоял, не шелохнувшись, пока пламя не угасло. Боль была терпимой, так как жар сразу поднимался вверх.

Все это время дон Антонио читал по-итальянски клятву, а затем Пат по-английски повторил ее слова:

– Клянусь своей честью быть верным Семье, как и Семья верна мне. Клянусь, что буду, как эта святая реликвия и несколько капель моей крови, сейчас сожженные перед вами, отдавать свою жизнь и свою кровь за Семью, пока пепел и моя кровь не вернутся в свое первородное состояние.

– Теперь, после испытания огнем и кровью, – сказал дон Антонио, – ты стал одним из нас.

Затем он произнес другую речь по-итальянски и объяснил сказанное:

– Сейчас, когда ты стал одним из нас, ты вошел в нашу Семью. Семья важнее всего – твоей религии, твоей страны, твоей собственной семьи, твоей жены, твоих детей, если таковые будут у тебя. Семья – это высший вид преданности. Те, которые не подчиняются ее правилам, кто предает Семью, уходят от нас с помощью ножа или оружия. Ты понимаешь, Паскуале Конте?

– Понимаю.

– Тогда отныне ты – один из нас, и Сэм – твой крестный отец.

Сэм расцеловал Пата в обе щеки, глаза его увлажнились от пережитых эмоций.

– Это самый замечательный и торжественный день в моей жизни, – сказал Сэм.

Пат стоял, напряженно улыбаясь, пока остальные подходили пожать ему руку, все еще испачканную кровью.

– Теперь садись на почетное место за столом, пока мы будем посвящать следующего. Позовите Сантини, – сказал дон Антонио.

Глава 7

После официального признания Пата членом Семьи его жизнь практически не изменилась. О принятии Пата в Семью знали только главные ее члены. Даже в Маленькой Италии его положение оставалось прежним. Но связь между конкретными делами и Семьей становилась для него все более очевидной. Например, он понимал теперь, почему только определенные уборочные грузовики обслуживали главные ночные клубы; или почему только определенные фирмы, поставляющие белье, заботятся о снабжении этих заведений салфетками, полотенцами и скатертями. Или почему в заднем проходе убитого на Тридцать седьмой улице – некоего Джианинни – был найден грош – цена, которую Семья отдала за его жизнь в знак того, что он оказался предателем. Пат продолжал заниматься в колледже Бернарда Баруха, а кроме того, стал готовиться к экзамену на звание сержанта. Не сдав экзамена, невозможно было получить повышение в звании и должности, даже если имеешь влиятельного "раввина". Хотя при могущественном покровителе можно было ожидать льгот при назначении на работу после получения звания.

Постепенно служба в патрульной машине начала утомлять Пата, которому хотелось теперь работать в детективном бюро. Но его постоянный советник, лейтенант Артур Марсери, считал, что в настоящий момент он может принести больше пользы, будучи рядовым.

Прошло три месяца после посвящения, прежде чем Пату, как новому члену Семьи, поручили "убрать человека". Задание было нетрудным для исполнителя, находящегося в том особом положении, какое занимал Пат. Речь шла о ранее надежном "друге Семьи", который, по некоторым признакам, превращался в опасного врага.

Капитан Уолтер Кессель был помещен в больницу Святого Винсента после инсульта. Некоторые люди поговаривали, что причиной его болезни стали определенные заявления, поступившие в Комитет Кефовера от бывшего мэра О'Дуайера и его друга Джеймса Морана. Эти заявления касались весьма высоких доходов капитана. Кроме того, сам Кессель находился в списке лиц, подлежавших допросу в комитете вследствие его связей с итальянской лотереей, оперировавшей в Вилледже и восточном Гарлеме. Таким образом, его дело оказалось в неприятной близости к делам Вито Дженовезе.

Прошел слух, что имя Кесселя вошло в список людей, получавших регулярный доход наличными, кроме обычных взяток, согласованных между полицией и лотереей заранее. В результате у комитета скопилось достаточное количество улик, чтобы арестовать капитана. У Уолтера Кесселя оставалось всего несколько выходов из такого критического положения: при допросе в Комитете Кефовера дать исчерпывающие показания и тем повредить делам Семьи; все преступления взять на себя и сесть на много лет в тюрьму; или покончить жизнь самоубийством. Но природа, случай или сам Господь оставили ему другую временную альтернативу. За две недели до того, как Кессель должен был явиться в комитет, у него случился обширный инсульт. В результате в течение года он находился в охраняемой больничной палате, и все ждали, пока к нему снова вернется речь.