Путешествуя с Митци, Пат находился почти все время в постоянном возбуждении, потому что у нее была привычка в любой неподходящий момент касаться его тела. Это могло ему со временем надоесть, но пока было приятно. Когда он вел машину, ее рука постоянно находилась у него между ног, как птичка, сидящая на яйцах.

На следующий день они проскочили двести чудесных миль через Бриг до Монтро, проехав мимо Женевского озера, где Митци показала ему знаменитый замок Шильон, о котором Байрон написал поэму. Пат в школе изучал эту поэму, но не мог вспомнить, что там такое случилось с узником.

– Все дело в политике, – объяснила Митци. – На самом деле Франсуа Бонивара выпустили из этой тюрьмы через четыре года после написания поэмы, так что у нее все же был счастливый конец.

После обеда на озере они доехали до Веви и остановились в "Отеле Трех Корон", в номере с балконом, выходившим на озеро. Пат перенес белый телефон к столику у балкона, налил себе искрящегося белого вина и стал звонить в "Роуз Брайар".

На этот раз к телефону подошла сестра и сказала, что рядом находится доктор Пиледжи. Она спросила, не желает ли Пат поговорить с ним. Пат был не против. Пиледжи взял трубку:

– Привет, Пат. Вы там очень заняты?

– Да, – сказал Пат. – У меня было много дел. Как Констанца? Она еще не родила?

– С Констанцей все в порядке, – после паузы сказал врач. – Хотя она еще немного нервничает.

– А ребенок? Он уже родился?

– Да, сегодня утром. Мальчик.

– Восхитительно! – сказал Пат. – Я возвращаюсь первым же самолетом.

Он повесил трубку и сжал Митци в медвежьих объятиях.

– Я – отец мальчика! – завопил он. – Я – папаша!

– Чудесно, – заметила Митци. – Нам следует заказать шампанского, чтобы это отпраздновать. Я знала, что своей штукой ты можешь производить чудесные вещи, – весело добавила она.

В "Роуз Брайаре" Констанце позволили отдохнуть пару дней перед тем, как показать ребенка. Его показали бы и раньше, но она об этом их не просила, что тревожило весь больничный персонал.

В конце концов Конни, истощенная и бледная, слабым голосом попросила принести ребенка. Здоровенная медсестра вручила ей маленький сверток. Вместе с сестрой пришел Пиледжи. Констанца мельком посмотрела на удлиненную, покатую головку, косые глаза и огромный, непристойно болтающийся язык, затем потянулась к ребенку и нежно прижала его к себе.

В комнату поспешно вошел отец Марони – его вызвали, когда ребенка взяли из детской. Он встал позади сестры, в то время как Пиледжи и Констанца со странным интересом рассматривали сморщенный кусок человеческой плоти. Конни повернулась к священнику и спросила.

– Это Божья воля, не так ли?

– Пути Господни неисповедимы, дитя мое, – ответил священник.

– И Он наказывает нас за грехи наши?

– Пожалуйста, Констанца. Ты не должна так думать. Это не имеет к делу никакого отношения. Нам не понять Его путей.

– Дайте мне телефон, пожалуйста, – сказала Констанца.

Она взяла лежавший у кровати листок с телефоном Пата в Веви. Ей ответил Пат сонным голосом. В Швейцарии в это время было два часа утра.

– Это Констанца, Пат. Извини, что беспокою тебя, – сказала она мягко. – Я просто хотела сообщить тебе, что ты стал отцом восьмифунтового мальчика – восьмифунтового монгольского идиота!

Констанца аккуратно положила трубку.

Ребенок произвел странный писклявый мяукающий звук, и Констанца стала нежно его покачивать:

– Тихо, мой дорогой. Ты – мамин сладкий сынок" Ты – наш особый, Божий ребенок...

Глава 15

Пат, близко знакомый с миром смерти и жестокости, не знал, как отнестись к этой новой для него ситуации.

После родов Конни еще некоторое время лечили в "Роуз Брайаре" от того, что врач определял лишь как "нервное состояние". С первой же недели после приезда Пат ушел в работу, но он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме аморфного куска протоплазмы, которому он дал жизнь. Больше всего его беспокоил тот момент, когда Конни упала в обморок в стенном шкафу во время его разговора с Патерно.

Он пригласил Пиледжи выпить и попытался выяснить у него, не мог ли этот шок воздействовать на ребенка. Он чувствовал, что должен это знать.

– Многие характерные черты ребенка, – начал Пиледжи, – являются результатом модифицирующих влияний, которые он испытывает в утробе, а также генетической наследственности – таких вещей, как эндокринные отклонения, эмоции матери, недостаток кислорода, наркотики, употребляемые матерью. Все это могло оказать воздействие на ребенка, хотя болезнь Дауна обычно не считается следствием подобных вещей.

– Но все-таки они могли повлиять?

Пиледжи пожал плечами и добавил льда в свой коктейль.

– Если бы вы только представляли себе, как мало мы об этом знаем, – сказал он. – Если вы пугаетесь чего-либо, возбуждаетесь или огорчаетесь, вы чувствуете, что у вас в организме происходят разные явления. Многие из этих реакций идут от ваших эндокринных желез, которые стимулируются эмоциями. У беременной женщины такая бурная деятельность желез может воздействовать на ребенка. Я не совсем уверен, но думаю, что влияние может быть очень значительным.

– Вы имеете в виду, что если женщина расстроена или испугана, это сказывается на плоде?

– Ну конечно, – сказал Пиледжи. – Стресс или усталость перераспределяет количество веществ в крови, которая циркулирует и через будущего ребенка. Эти колебания могут изменить плод. В случае хронической усталости или страха плод часто очень активен, и это тоже не проходит для него бесследно.

– Но я думал, что все это бабушкины сказки о влиянии внешнего окружения на ребенка.

– Ученые тоже так думали, но теперь более склоняются к тому, чтобы верить в это. Констанца поглощала много успокоительных средств, что могло вызвать кислородное голодание и повредить мозг ребенка.

– Зачем же вы тогда их ей давали?

– Она была в состоянии постоянной истерики. И сейчас она на грани срыва. Если бы мы не держали ее под контролем, это могло было быть хуже для ребенка, да и для нее тоже. Иногда невроз во время беременности развивается в настоящий психоз при родах или сразу же после. Поэтому она и попыталась совершить самоубийство. Шоковая терапия помогла, но не полностью излечила ее. Теперь мы должны следить за ее психикой. Могут быть изменения личности, общая депрессия или возбужденное состояние, страхи, подозрительность, различные фобии. Она может стать чрезмерно разговорчивой, или впасть в бессонницу, или стать раздражительной. Любое из этих явлений может означать серьезную психологическую проблему.

– А почему вы как-то спрашивали про нашу сексуальную жизнь?

– Ну, она может иметь к вашей проблеме некоторое отношение. Бывают случаи фригидности или отвращения к сексу, случаи недостаточного сексуального образования или боязни, особенно если в детстве была сильная, но неудовлетворенная привязанность к отцу, когда отец был чрезмерно властным либо много отсутствовал. Надо опасаться того, чтобы Конни не стала выназывать враждебность к ребенку, но в данном случае все наоборот, не так ли?

– Верно, – сказал Пат. – Мне сказали, что она не отпускает ребенка от себя. Она держит его при себе, напевает, разговаривает с ним, как будто бы он нормальный.

– Ну, он же ваш ребенок.

– Что вы имеете в виду под "он"? Это не он, это оно. Что же, когда ему будет лет десять, я должен буду выводить эту "вещь" в Центральный парк и играть с ним в бейсбол? Должен приглашать друзей и родственников, чтобы они посюсюкали над ним? Такого ли семейного наследия ждет Сэм?

Пат снова налил себе виски, и на этот раз на целых четыре пальца. Врач накрыл рукой его стакан.

– Послушайте, – сказал он. – Мне надо идти, но я бы не хотел, чтобы вы тоже впали в ненормальное состояние. С вами произошла большая трагедия. Никто не знает, кого здесь винить. Вы не можете винить ни себя, ни ее. Это просто произошло.